Вот захотелось для тебя написать именно это) Жаркий летний полдень. Сидящий на ступенях человек в соломенной шляпе.
– Подайте на храм. Подайте монаху на храм, – тихий непрекращающийся рефрен.
Он жмурится от яркого солнца и вспоминает такой же душный день. Тогда он был моложе. Тогда он мог ходить по улицам столицы, не нуждаясь в частом отдыхе.
Не торопясь плыть между горожан, каждый из которых был занят своим делом: торговцы громко нахваливали свой товар, самураи сражались и обсуждали последние политические новости, девушки сплетничали и любовались цветами... Ничего из этого его не касается.
– Подайте монаху на храм...
Черные корабли? Новый отряд в голубых хаори с белыми треугольниками на рукавах? Император? Сегун? Сацума? Чощу? Какое ему дело до всего этого...
Одна гейша идет на встречу. Ей не до подаяния: оживленная беседа с молодым самураем занимает все внимание. Она не обращает внимания на знак клана на хаори, который он и не пытается скрыть. Чошу? Завтра он умрет. Но сегодня ласково улыбается девушке.
– Подайте на храм.
Гостиница Икедая? Он помолится за погибших. Заговорщики или стражи закона? Какая разница?! Перед смертью все равны. И сплетни о сэппуку одного из вице-командующих Шинсегуми только подтверждают это. Его имя войдет в историю? Пусть. Они так борются за идеалы, забывая о простом человеческом счастье...
Еще одна влюбленная парочка. Девушка снимает несуществующую ниточку с рукава голубого хаори. Чисто женский способ показать мужчине, чья он собственность. Через неделю с небольшим Шинсегуми выйдут из Киото. И больше она его не увидит. И так и не узнает: в какой из стычек он погибнет.
– Подайте монаху на храм...
Годы бегут мимо него, мимо пыльных улиц города. На улицах шепчутся, что госпожа Кидо Сюкоин – глава канцелярии Кидо Такаеши (он же Кацура Когоро), а по совместительству его супруга – когда-то была гейшей Икумацу. Говорят: князь Сайго совершил сэппуку.
– Подайте на храм...
Полицейский в синем европейском мундире приветствует монаха легким наклоном головы.
Солнце припекает все сильнее. Очень хочется спать. Монах отстраненно думает, что ему есть, что рассказать так часто облепляющим его уличным мальчишкам. А ещё, что его имя не войдет в историю. Зачем нужна память о том, что всегда остается неизменным. Через десять лет, двадцать, сто по улицам городов по-прежнему будут ходить монахи.
Он встает. Ветер заносит уличной пылью следы. Но из далека пока ещё доноситься тихий вкрадчивый голос:
– Подайте на храм. Подайте монаху на храм.